Матрена поспешила выполнять указания. Когда дверь за нянькой закрылась, Софья взволнованно произнесла:

— Сударь! Вы как доктор, как благородный человек должны мне помочь! — Она резко приподнялась на постели.

— Разумеется, милочка, разумеется, помогу вам! Не беспокойтесь. Вам нельзя волноваться. Вы столько пережили!

— Вы не поняли меня! Я должна срочно покинуть этот дом!

— Это невозможно! В вашем состоянии вам нужен покой и постельный режим! Иначе процессы выздоровления пойдут вспять, еще все так зыбко!

— Если я останусь здесь, я умру! Вот увидите. Если вы не заберете меня отсюда завтра же, то вскоре вы услышите о моей смерти! Он убьет меня!

— Кто вас убьет? — испугался доктор.

— Тот, благодаря кому я оказалась в полынье. Ведь еще вчера там был совершенно крепкий толстый лед!

— Вы очень испуганы и поэтому вам мерещится черт-те что! Вам надо отдохнуть и поспать, я сделаю вам укол.

Доктор решительно направился к своему саквояжу.

— Прошу вас, не принимайте меня за душевнобольную. Я вполне отдаю отчет о своих действиях и прошу вас помочь мне. Мне нужно уехать в Энск, у меня там дом. Со мной будут Матрена и Филипп, я не пропаду. Буду лечиться там хоть всю оставшуюся жизнь. Но отсюда я должна уехать немедленно!

— Разумеется, вы, как взрослый человек, вольны поступать, как вам заблагорассудится. Но чем же я могу вам помочь? — Доктор продолжал рыться в саквояже. — Вероятно, я оставил шприц в гостиной, где делал успокоительный укол господину Нелидову. Он очень, очень о вас переживает!

— Вот ему-то и надо сказать, что мой отъезд абсолютно необходим, и вы забираете меня в город! — твердо заявила Софья.

Доктор покачал головой и вышел. Софья с трудом поднялась и, держась за стену, тоже вышла, но в противоположную дверь, через которую она ходила в спальню и кабинет Нелидова.

Феликс находился в кабинете, когда на пороге показалась бледная шатающаяся фигура в одной ночной сорочке, с распущенными волосами.

— Сонюшка! Что ты? Зачем встала? — Он кинулся к ней. Но она отстранила его и приблизилась к столу. Оказавшись около письменного стола, она принялась шарить по нему, перекладывать листки рукописей.

— Что ты ищешь? — удивился Нелидов.

— Дай мне то, что ты писал в последние дни, — решительно потребовала Софья.

— Но это только наброски. Черновик. Я хотел тебе читать, когда будет готово, — проговорил он тихо и как-то неуверенно.

Она услышала колебание в его ответе, проследила его взгляд и быстрым движением выхватила рукопись. Прижав к груди толстую тетрадь, она замерла на месте. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, не отрываясь. Их мысли точно отражались у каждого на лбу.

— Нет, не думай так! Это не так! Не так! Я не мог. Я слишком, слишком люблю… Я не убивал… Я не мог хотеть убить тебя, ты для меня все в этой жизни!

Феликс прохрипел эти слова, а она рывком открыла рукопись. На первой странице крупными буквами было начертано название:

«Ледяная дева».

Софья прочитала и посмотрела на него застывшим взором округлившихся от ужаса глаз.

— Вам будет очень сложно доказать свою невиновность и правдивость своих слов, господин Синяя Борода!

Ангелина Петровна с тихим вздохом взяла в руки изящную шкатулку, повертела и поставила на место у зеркала. Шкатулка была пуста. Еще вчера тут хранились любимые драгоценности, некоторые достались ей по наследству от матери, некоторые от свекрови Устиньи Власьевны. Но вчера Ангелина Петровна предложила все знакомому ювелиру и выручила за драгоценности изрядную сумму. Эти деньги она внесла как залог. Следователь Сердюков выпустил Толкушина до суда под присмотр полиции. Нынче днем она привезет Тимофея домой. Домой? А где теперь дом для него? Тот, в котором они прожили столько лет и где вырос их сын, или тот, где он предавался преступной похоти и убил свою полюбовницу? Виноват или не виноват Тимофей, она не могла понять. Если он предал их любовь, разрушил их семью, чего она раньше никогда не могла себе представить даже в страшном сне, то всякое можно ожидать. Что ж, если виноват, пойдет на каторгу. Она же должна сделать все, чтобы облегчить его участь. В этом ее долг. Нет, она еще не простила его, быть может, простит позже. Ведь Господь завещал прощать и любить. Во всяком случае, теперь у нее уже есть силы помогать Тимофею.

Ангелина Петровна принялась поправлять шляпу.

— Мама! — раздалось за спиной.

Она резко обернулась, на пороге комнаты стоял Гриша. Весь его вид поразил ее, как и внезапное возвращение. Затрепанное поношенное старое платье в заплатах, латаные сапоги, обросший и небритый, он совсем не походил на сына столичного миллионщика.

— Сыночек! — ахнула Ангелина Петровна и бросилась к юноше.

— Матушка, простите меня! — Гриша упал к ее ногам и поцеловал край платья.

Она тоже опустилась на колени и покрыла поцелуями его лицо. Так они сидели на полу и плакали.

— Простите, простите, я виноват! Я оставил вас, гордыня взыграла! Но я молился, я молился день и ночь, матушка! И Господь вразумил меня! Ведь сказано: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, да долголетен будеши на земли».

— И я молилась, Гришенька! И Бог услышал нас. Вернул мне сына! Ты поди, сынок. Умойся, сними с себя эту рвань, я распоряжусь, тебя покормят. А мне надо в дом предварительного заключения. Деньги внесла, залог за отца твоего. Выпустят до суда. А то он в тюрьме этой одичал вовсе. Да и дела наши плохи, Гришенька. Все поставщики, все покупатели от нас отворотились. Мы почти разорены. Но теперь ты дома. Ты возьмешь дело в свои руки, авось и поправится!

— Что же отец? Он ли ее убил?

— Кто знает, сынок? Непонятно! Не признает он себя убийцей. Но и другого не нашли. В газетах пишут, что она в квартире одна находилась в тот вечер. Прислугу отпустила. И вошел убийца, сам вошел, дверь ему не открывали, сама хозяйка в спальне была. Значит, имел ключ. А кто ключ имел? Только Тимофей! Стало быть, он и зарезал! Темное дело, сынок, темное! Только если Тимофей и вправду виноват, он все равно тебе отец, а мне муж!

Ангелина Петровна невольно вздрогнула, когда увидела мужа. Правда, ей до этой встречи разрешали свидания, они виделись, когда он находился под стражей. Но то были мимолетные встречи, наполненные злым раздражением и бессилием Толкушина. Она приходила, чтобы сказать ему, что она не отреклась от него, что будет пытаться ему помочь, скажи только — что делать, куда бежать, кого просить? Толкушин, увидев в первый раз жену, взревел, как дикий зверь. Не нужна ему ее помощь, чтоб не смела ходить к нему со своей богоугодной жалостью! Не нуждается он в этом, так как не виноват!

Однако время шло, следствие запуталось. Толкушин сник, и пыл его погас. Пока он сидел в тюрьме, дело его стало разваливаться, он терпел огромные убытки. И мысль о том, что он может разориться и превратиться в нищего, стала глодать его еще сильнее, чем боль от потери любовницы. Пришлось смириться с тем, что жена продала фамильные драгоценности и вытащила его из тюрьмы — пусть под надзором полиции, но все же на свободе!